Ююкин Сергей Иванович родился на Алтае. Писатель, ветеран труда. Библиограф, член Союза писателей России. Лауреат Сибирского Литературного конкурса им. Геннадия Карпунина, обладатель диплома «Золотой Синильги». Дипломант Всероссийских и областных литературных конкурсов «Герои великой победы – 2015», «С чего начинается Родина» и др. Участник Всероссийского литературного фестиваля «Белое пятно». Публиковался в литературных журналах и альманахах «EDITA» (Германия), «Крещатик» (Украина), «Найзатас» (Казахстан»), «Север», «Огни Кузбасса», «Алтай», «Новосибирск», «Содружество наций», «Купола», «Синильга» и многих других. Его публикации прошли в газетах 42-х регионов России. Автор книг «Такой случай», «Гринька-чёрт», «Смысл жизни», «Золото Чингисхана», «Тонкая натура», «Алтайские сказки дедушки Ерёмы», «Хвостатые друзья», «Возвращение хвостатых друзей», «Искусство рассказа. Советы начинающим авторам». 

     Ветеранское сообщество, друзья и читатели выражают глубокое соболезнование семье, близким и родным замечательного Человека и Писателя. Светлая память о нём будет храниться в сердце каждого, кто его знал.

      Сергей Иванович скоропостижно скончался в Новосибирске 20 ноября. Прощание с ним состоится 22 ноября в 12-00 в Храме на Учительской по адресу ул.Богдана Хмельницкого, 74.

Из архива Сибирского литературного конкурса.

СТАРИК

    Вечерело. Полуденная жара пошла на убыль, и в парк начали стекаться люди. Со стороны фонтана слышались крики ребятни. Вон голопузый крепыш, кряхтя, пытается взобраться на скульптуру косолапого Мишки, но неожиданно соскальзывает и, опрокинувшись, поднимает поток искрящихся брызг. Ребятня с визгом подставляет спины под изумрудные капли, а когда те захлестнули их, закатывается смехом.

      Хотелось уединиться в тени развесистого клена и, расслабившись, ни о чем не думать, просто смотреть, как воробьи, в поисках оброненной крошки, прыгают на ножках-иголках. Останавливаются перед тобой и, склонив голову, черными бусинками заглядывают в лицо. Наблюдать, как неуклюже, переваливаясь сбоку набок, вышагивают глуповатые голуби. Не те, сизокрылые, что добывают пропитание в полях, а испорченные городской цивилизацией ленивые птицы. Они и летают, тяжело махая крыльями, не приземляются, а падают, как оброненная из авоськи булка.

       Все скамейки оказались заняты. Только у выхода из парка одиноко сидел старик. Казалось, он ни на кого не обращает внимания. Опершись локтями о колени, о чем-то думал. На лице отразилась усталость. Редкие волосы теребил ветер, и если бы не тонкая нить, перехватившая по окружности лоб, он смахнул бы их на глаза. А так лишь изредка ласкал их, да седую бороду. Из-под серого мятого пиджака выглядывала зеленая в клетку фланелевая рубаха, когда-то очень модная. С первого взгляда казалось, что это “Бич”: у правой ноги, как верный пес, приютился целлофановый пакет с пустыми бутылками. Поэтому, видимо, рядом со стариком никто не сидел.

     – Можно? – спросил я.

     – А? – вдруг ожил он. – Садитесь, – пододвинулся к самому краю, хотя места было много.

     – Спасибо, – поблагодарил я и сел, стараясь не замечать пакет.

   – Вот, – перехватив все-таки мой мимолетный взгляд, тяжело вздохнул он, – до чего жизнь довела. Инженер-авиаконструктор, а теперь бутылки собираю.

      – Кто же знал, что так будет, – попытался я сгладить неловкость.

    – Не подумайте, что это на выпивку, – кивнул он на пакет. – Книгу интересную приметил, а денег не хватает.

      – В библиотеке разве нет?

   – Что вы! Откуда там! Какое же издательство теперь поставляет бесплатно. Вы читали, например, Лазарева? – неожиданно спросил он.

      – Лазарева? – пытался я вспомнить. – Не тот ли, что написал “Диагностику кармы”?

      – Именно, – доверчиво развернулся в мою сторону старик.

      – В руках держал, а читать – не читал.

     – Жаль, – заметно было, что он немного огорчился, но вида не подавал. – Обязательно советую прочесть. К тому же, она у него не одна.

     – Мне доводилось читать других авторов.

    – Но Лазарев совершенно по-иному освещает вопросы. Понимаете… – и он увлеченно начал рассказывать. Глаза его светились, и старость, казалось, покинула его, забыв прихватить с собой одежду-оболочку.

Я слушал, и что-то понимал, а что-то нет.

    – Скажите, что такое карма? – когда представилась возможность, спросил я.

   – Карма? – бросил он взгляд в сторону киоска. Там молодые ребята с девчонками пили пиво, и что-то возбужденно обсуждали. Доносились отдельные реплики: “Я его суку…” “Правильно, а она б…” – Существует много трактовок кармы, – вернулся он к разговору. – На Руси ее называли: рок или судьба. Хотя, рок – это неотвратимость событий. А судьба – предначертанная тебе жизнь.

     – Получается: чему бывать – того не миновать.

     – Ну почему же? – удивился он.

И я рассказал про гадалку, которая нагадала Пушкину смерть.

    – Так что все заранее расписано. Помимо нашей воли, – подвел итог я, и мне показалось, что старик не слушал, а увлеченно наблюдал за парнем, опускающим бутылку в урну. Стало немного обидно.

     – Мы сами расписываем себе жизнь, – оторвал он взгляд от урны.

     – Как? – не понял я.

     – По мыслям вашим, дано будет вам, – ответил он цитатой из Библии.

     – Кто же желает себе плохого? – усмехнулся я.

     – Для себя нет, а вот для других… Мысли, как круги на воде. Только мы их не видим. А они, отразившись, возвращаются назад. Чтобы изменить отражение, надо изменить мышление, – и он опять посмотрел в сторону урны.

Мне стало жаль старика. Да и не хотелось, чтобы он отвлекался от разговора. Поэтому я достал сто рублей и предложил:

     – Возьмите.

     – Зачем? – вскинул он брови.

     – На книгу.

     – Не надо!

     – Я от чистого сердца.

     – Вы меня обижаете, – поджал он губы.

   – Извините, я не хотел, – впервые я столкнулся с отказом и почувствовал себя в глупом положении. Хотелось оказать старому человеку помощь, чтобы не мучился он с бутылками, и вот получил…  Стало стыдно.

   – Знаете, – наклонился он ко мне. И по тому, как начал говорить, я понял, что обиды нет, – пока я в состоянии двигаться, буду двигаться. Даже если для этого требуется собирать бутылки, буду собирать. Но чужих денег не возьму. Давно надо понять, что все наши поступки и действия напрямую влияют на наше здоровье и нашу судьбу. Поэтому каждый человек должен вершить свою карму сам. Ты посмотри на этих ребят, – кивнул он в сторону киоска.

    – Понимаешь, – отхлебнув из бутылки пиво, исказила накрашенные губы одна из девиц, – я ей, суке, за это все патлы повыдираю.

    – Правильно, – пустил кольцами дым парень. – Я таких вещей не прощаю.

Загудели и другие, мешая пиво, сигаретный дым и грубые слова.

  – Никого не надо винить в собственном падении, кроме самого себя, – задумался старик. – Пытаться оказать помощь, а нужно ли?

    – А как же благотворительность?

Казалось, он не слушает меня.

   – Один врач обратил внимание на женщину, которая постоянно ползала на четвереньках. Он подошел и спросил: “Что вы делаете?” Та удивленно взглянула на него и ответила: “Все, что в моих силах”.

    – Надо было попытаться поставить ее на ноги.

    – А надо ли?  Привычка ползать прочно сидит у нее в голове. Поставь на ноги – упадет и убьется. Поэтому, тщетна помощь тому, кто к ней не готов.

    – Но как же: дай просящему?

    – Откуда ты знаешь, на что будут направлены твои благие дары?

Я не нашелся, что ответить.

   – Не спеши делать подношения. Каждый должен сам творить свою карму, потому что “сегодня” – результат “вчера” и “сегодня” – причина “завтра”, – сказал он и посмотрел в сторону урны, из которой виднелась пустая бутылка.

Мне не хотелось задерживать старика, и я демонстративно посмотрел на часы.

    – Извините, мне пора, – встал я.

    – Да и мне пора, – расправился старик.

Мы попрощались и разошлись.

      Направляясь к остановке, я приметил еще одну компанию с пивными банками в руках. Доносился набор грубых слов. Неожиданно их болтовня слилась в сплошной гул: “Иначе мы не можем”. Проходя по переходу, увидел старушку с протянутой рукой. Ее и раньше здесь примечал. Из ее беззвучных уст вырвался оправдательный крик: “Иначе я не могу!” А вот и пьяный мужик прислонился к столбу и, обводя прохожих мутным взглядом, мычит: “Иначе я не могу…” Хотелось закричать: “А вы пытались встать?” Но сдержался и поспешил прочь…

Видео из архива библиотеки им. К.Маркса

ПОЛЫНЬ ГОРЬКАЯ

       Вырвавшись из берегов, ослепительно засверкала река. И в памяти вдруг всплыли картины беззаботного детства. Защемило сердце. Виктор не удержался и, свернув с трассы, направил джип к воде. Заглушил мотор. Вышел. Вдохнул полной грудью – приятно закружилась голова. Запах родных мест! Он совсем не тот, что в чужих краях. Не сравнится и с заграничным. Там он деловой, пропитан суетой, а здесь – умиротворяющий, со сладким привкусом.

       А река осталась прежней. Течет, мелодично играя с прибрежной галькой, и не обращает внимания на Виктора. Стало немного обидно. Скинув туфли, засучил брюки и, осторожно ступая, забрел в воду. Почувствовалась приятная прохлада. Неожиданно ощутил, как кто-то щекочет ноги. Присмотревшись, увидел стайку мальков. Они, изгибая серенькие спинки, слегка покусывали ноги. Все так же, как в детстве. Виктор задумался: “Как там друзья? Колька Первушин? Не с ним ли пропадали днями напролет на реке?”

         Кольку долго искать не пришлось. Сразу указали на украшенный резьбой дом. Такие дома бывают разве что в сказках, а тут быль…

    Друг детства был на улице. Что-то строгал рубанком. Его Виктор узнал сразу. Такой же тощий с длинными, как плеть, руками.

         Увидев притормозивший джип, Колька отложил рубанок.

         – Ну, здравствуй, Никола, – вышел из джипа Витька.

       Колька медлил с ответом, не признал друга детства. Да и где его вспомнишь, если Витька за эти двадцать лет растолстел и полысел? Вот и нос превратился в курносую пипку. И седина не пощадила, усыпав пеплом остатки волос.

            – Не узнаешь? – выждав, улыбнулся Витька.

            – Голос вроде как знаком, а вспомнить не могу, – признался Колька.

            – Эх ты, да это ж я, Витька Харлов.

            – Да неужто! – хлопнув по ногам, присел Колька. – А я смотрю: голос знаком, а лицо нет. Ну и ну, – и друзья крепко обнялись. – Пойдем в дом.  А то на улице негоже стоять. Ксюша, сбегай за бабушкой! – обратился он к девочке лет пяти с огромным бантом на голове.

            Та стремглав бросилась к соседнему дому.

            – Смотрю, ты уже дедом стал, – с нотками зависти произнес Витька.

            – Дважды дед. Эта младшая, – кивнул он в сторону убегающей девочке. – Ну, что мы остановились?

        – Подожди. Я Змеиногорской водочки взял. Давно хотелось вспомнить ее вкус. На серебряной воде настояна. Нигде такой нет.

            – А я, Витек, не пью, – виновато потупил взор Колька.

            – Ты же поддавал! Причем, крепче других…

            – Бросил, – вздохнул Колька. – Вышел как-то на улицу, смотрю, а дети за столом с рюмками сидят и нас копируют. Кто вроде как пьяный шатается и падает, а кто бормочет и мычит, пуская слюни… А тут внуки появились. Какой же я пример?

            – Пиво-то хоть пьешь?

            – Иногда. После бани.

            – Так давай затопим. Давно не парился.

            – В городскую разве не ходишь?

            – Там не так. Дух не тот. Тюрьму чем-то напоминает.

            Колька удивленно вскинул брови.

            – Не подумай, что я… Сын у меня… Впрочем, что там говорить… – махнув рукой, отвернулся Витька.

           – Ты давай, того, пакет сюда. Верка придет, ужин сварганит. А мы пока баньку протопим, – засуетился Колька…

            После бани сели за стол.

            – А я думал, ты совсем забыл, где родился, – припивая пивом жареный картофель, сказал Колька.

           – Не получалось приехать. А тут случай подвернулся. Ну, будь здоров, – в очередной раз, чокнувшись стопкой о стеклянную кружку, Витька выпил и закусил малосольным огурцом.

            Колька поинтересовался:

             – Денег что ли не было?

            – Времени. Сам знаешь – бизнес. Его и на минуту оставить нельзя.

            – Как же тогда жить?

            – Хочешь сладко пить и есть, забудь обо всем.

           – Да-а-а. Я-то думал, денег много, отдыхай себе, где хочешь, как хочешь и сколько хочешь, – задумался Колька.  – Так ты с отдыхом к нам или как?

          – Завтра в путь. Я в Змеиногорске был. Шлак по берегам Змеевки решили переработать. В нем голимая медь и серебро, да и золото осталось. Сам знаешь, в те времена только золото интересовало. Остальное – в отвал. И грех было не завернуть туда, где вырос. Тянуть стало. Сильно тянуть.

            – Так взял бы и переехал.

            – Не могу, дела.

            – Дела – они как сажа бела. Сам же говорил, денег у тебя не на одну твою жизнь хватит.

            – Что верно, то верно. Но ты пойми: как друзья, как окружение? В деревню я могу приехать только отдыхать. Но чтобы остаток жизни в окружении свиней…

            – Я же живу…

            – Эх, Коля, Коля. Как же ты не можешь понять, что я теперь другого уровня человек.

            – Разве люди по уровням делятся? Я-то думал, человек остаётся человеком всегда, где бы он ни был.

            – Вот возьмем, например, бомжей. Ты хотел бы жить среди них?

            – Ну, ты и хватил!

            – Так вот и мой уровень. Круг общения или как там это называют? Эгрегор. – Видно было, что Виктор пытается поразить друга детства особыми знаниями. –  Точно, эгрегор. Так вот, он совсем иной, чем у вас простых людей. Взять хотя бы того же бомжа. Хочет он вырваться из своего круга, а не может. А почему? Да потому что этот эгрегор тянет его назад. Ты, например, видел, чтобы кто-нибудь из них вернулся назад?

            – Не припомню.

          – А взять какую-нибудь секту. Стоит человеку в нее попасть, назад из нее не вырваться. А чего, казалось бы, проще…Так и я, Колян, под колпаком этого эгрегора сижу и ничего с собой поделать не могу.

            – Придумают же – эгрегор какой-то.

         – Разве ты не знаешь? – деланно удивился Виктор. – Эгрегор – это энергетическое полевое образование объединенной группы людей. Поле нам невидимо, но оно плотно нас окружает. Бывает религиозный эгрегор, который плотно держит верующих вместе и не дает отколоться кому-либо. Бывает общественный, коллективный, государственный… Вот ты бы хотел иметь много денег?

            – Да кто же не хочет?

            – И кто тебе мешает?

            – Да вроде никто. Но, как ни стараюсь, ничего не получается.

        – Вот-вот. Ты никак не можешь выйти из своего окружения. А почему? Да потому, что эгрегор ваш простолюдинный тебя не отпускает. Стоит тебе сделать шаг, как толпа на тебя гурьбой… – подавшись вперед, Витька перешел на шепот, стало заметно, что он захмелел. – Стоит тебе ослушаться – и хана, сердце твое пополам. Сколько знаменитостей с сердцем-то ушло? Вот она, сила воздействия эгрегора, то есть общественного окружения! Поэтому я не могу бросить свое дело. Фу, голова что-то закружилась. Пойдем, выйдем. Свежего воздуха глотнуть хочется.

        Вышли на улицу. Солнце давно скрылось за горизонтом, но сумерки еще не сгустились, во дворе отчетливо просматривались цветы и деревья. Витька подошел к забору. Увидев сквозь штакетник куст полыни, потянулся, сорвал соцветье и, поднеся к лицу, втянул воздух.

            – Господи, как пахнет! – прикрыл он глаза.

            – Че ее нюхать? Полынь она и есть полынь. Горечью воняет. От нее даже блохи дохнут.

            – Нет, ты вдохни! – протянул он Кольке соцветье.

            – Мне что, цветов не хватает, чтобы я полынь нюхал? – отстранился Колька

          – Боже мой, какой аромат! – продолжал Витька. – Я, кажется, тысячу лет его не нюхал. Только асфальт, да автомобильную копоть. А тут! Я всегда почему-то вспоминал запах полыни. Особенно когда она цветет. В детстве бежишь, бывало, по траве, а полынь желтой пыльцой на штаны отметины ставит. Потом чистишь, чистишь… А помнишь, как мы босиком в старый колхозный сад за ранетками бегали? Там скошено, стерня торчит. Наступишь, а она в подошву вкалывается. Тогда бегом – и не чувствуешь уколов.

            – Да когда это было?!

            – А как со Школьной горы на лыжах… Упадешь – и кувырком, а снег за пазуху… Какое счастье было! А теперь? Денег куча, а счастья нет…

            – Не знаю я никакого эгрегора. А на твоем бы месте бросил бы все и переехал бы сюда жить.

        – Да пойми ты, как я могу бросить, если я на дело всю свою жизнь положил! Если это стало моим смыслом жизни! Вот взять хотя бы старца Амвросия. Приходила к нему одна женщина и все про индюшек, да про индюшек. Старец терпеливо объяснял ей, как ухаживать за ними и чем их кормить, чтобы они не болели. Возмутились монахи и к старцу: “Зачем ты ей про индеек объясняешь, а не к вере приучаешь?” А тот в ответ: “Так индюшки – смысл всей ее жизни. Не будет смысла, как же ей тогда дальше жить?” Так, Коля, и со мной… Что я буду делать? Что? – выжидающе уставился Витька на друга. Тот молчал. – А впрочем, – отбросил в сторону полынь, – пойдем спать, а то рано вставать, – качнулся он. Николай попытался поддержать под руку. – Не надо, – отмахнулся тот и, пошатываясь, направился в дом…

        Завтракать Виктор не стал. Умылся и сразу вышел в палисадник. Колька выпил стакан молока и поспешил за ним. Виктор, кажется, не замечал его. Стоял и о чем-то думал.

       – Может, ты останешся на денек. А то вдруг милиция или еще что там? А ты с похмела, – попытался заговорить Колька.

        – Да нет, мне пора. Ну, давай друг, прощай. Когда еще свидимся? – отрешенно сказал Виктор и обнял Кольку. Спешно сел в джип, но отъехав метров двадцать, остановился, выскочил и направился к Кольке. Они опять крепко обнялись. – Не в деньгах, Коля, счастье, не в деньгах, – с горечью проговорил Витька. – Вот и сын мой в них запутался. И что из того, что у меня деньги, а у тебя нет? Зато у тебя внуки, а у меня пшик. Так что не в деньгах, Коля, счастье, а в самом человеке. И нигде счастья искать не надо. Оно внутри башки нашей. Жаль, что поздно я это понял. Эх, полынь горькая, – нагнувшись, сорвал он соцветие, сунул во внутренний карман куртки и быстрым шагом направился к машине. Еще раз остановился, посмотрел на Николая, вроде как хотел что-то сказать, но, махнув рукой, сел и рванул автомобиль напрямую, не разбирая ни кочек, ни ухабов…

КОСТЫЛЬ

     Поезд метро, скрипя колёсами, остановился. Я сел на первое попавшееся место. Когда поезд вошёл в тоннель, и ничто уже не отвлекало внимание, я задумался. Но вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд мужчины, сидевшего напротив. Я взглянул на незнакомца.

       – Вы меня не узнаёте? – спросил тот.

    Высокий лоб с зачёсанными назад волосами, тонкие брови, широкие скулы и глаза… Знакомые глаза. Неужели?..

     – Володя?

     – А вы Сергей? – встрепенулся незнакомец.

     – Да, Сергей.

     – Мы с вами в институт поступали, – обрадовался собеседник. – Помните? Я ещё тогда на костылях был…

     Точно! Это Володя по кличке Костыль. Как же я его не узнал? Впрочем, сколько времени прошло? Лет двадцать?

    Тогда в комнате общежития, рассчитанной на пятерых, оставалась свободной одна кровать. Ближе к вечеру в коридоре послышался непонятный стук, который ритмично приближался. У нашей двери стук стих, потом послышалось пыхтение, дверь распахнулась, и в проёме появился долговязый парень с огромным картонным чемоданом, обтянутым коричневым дерматином. Чемодан врезался в память, поскольку был из “бабушкиных” запасов. По лицу парня струился пот. Опираясь о костыли, он с трудом удерживал чемодан. Правая нога была в гипсе. Парень старался перепрыгнуть через порог и не обращал на нас внимания. Мы поспешили на помощь, и только сейчас, казалось, он нас увидал.  “Я сам”, – смахнул парень со лба пот. Гремя костылями, он двинулся к свободной кровати. Чемодан болтался и бил по костылю, словно хотел свалить на пол своего мучителя и больше никогда не болтаться в его руке…

      – Ну как, вспомнил? Как я рад, что тебя встретил!

      – Я тоже рад, – машинально наклонился я, поскольку стук колёс заглушал слова.

      – Чем занимаетесь?

      – Работал в СМУ. Сейчас на калымах. Сам знаешь, перестройка, приходится крутиться. А ты как?

      – Да-а-а… – только что передо мной сидел радостный человек, а теперь… – Плохо всё! – и уже плаксивый тон, вызывающий жалость и требующий сочувствия.

    Что же случилось, что Володя напомнил мне прежнего Костыля? Тогда парни пытались оказать ему помощь, но его нудный характер и неуместные колкости быстро заставили отвернуться, и вскоре за Володей закрепилась кличка “Костыль”. При безобидной шутке в его адрес он сразу переходил на плаксивый тон, заявляя, что если бы не его нога, разве бы так к нему относились. Но при “удобном” случае раздавал обидные насмешки. Когда обстановка накалялась, и парни готовы были намять Володе бока, приходилось заступаться. После этого он тихо плакал, чем вызывал у меня ещё большую жалость. В тот раз он не поступил в институт…

      – Понимаешь, всё не так. И начальство на работе… Почему оно такое? Как что – сразу увольнение… – ещё слово и у Володи, казалось, по щекам побегут слёзы.

      Мне стало его жалко, и я попытался его успокоить:

      – Не всё получается, как мы того желаем. Приходится терпеть.

      – Терпел, но эти постоянные унижения… Все они сволочи! – зло сжал Володя челюсти.

   – Почему? Просто их действия не совпадают с твоими желаниями. Будь ты начальником, как бы ты поступал?

     – По-человечески, – процедил он сквозь зубы.

     – Ты же знаешь: все начальники сволочи! Так и тут: стань начальником – и ты будешь сволочью.

     – Я из-за них в рабочие ушёл, но и там достали.

     – Нам постоянно даются испытания. Как их перенесёшь – таким и станешь. Лишь бы не сломаться.

     – Да сколько можно? – простонал он.

     Мне расхотелось говорить о начальниках. Вспомнил его жену, белокурую красавицу, с которой он под руку шёл в институт. Он еще с гордостью представил свою жену, поделился радостью, что, отслужив в армии, поступил на заветный факультет. От прежнего Костыля, казалось, ничего не осталось. Даже не было хромоты.

      – Как семья? – спросил я.

      – Понимаешь, я сейчас безработный, – не слышал он меня.

      – Ну, это не самое плохое.

      – Но ты работаешь, а я нет, – шмыгнул носом Володя.

      – Сейчас работаю. Через неделю буду искать новый объём.

      – Может, для меня что найдётся? – как на спасителя уставился он на меня.

    – А ты сам?.. – смотрел я на беспомощного мужика. Но подумав, что у него есть дети, которых надо кормить, я сжалился: – Ладно, если что, позову.

       – Только телефона у меня нет. С женой разошёлся, а на мобильный денег нет. Живу сейчас на квартире.

       – Как же так? – вырвалось у меня.

       – Понимаешь, с ней жить невозможно, – простонал он.

       – А дети?.. – спросил я.

       – Двое у меня. Сын и дочь. Остались с женой. Но что дети, когда жить с такой стервой невозможно?!

     И он стал длинно что-то объяснять, но я его уже не слышал, не мог взять в толк, как можно бросить детей? В чем они виноваты?

     Вспомнил, как в детстве ждали с работы отца. Особенно, когда начиналась метель. Он зачастую был в дороге за рулем старого бензовоза. Проходила неделя, иногда вторая, мы не знали – жив ли отец? Верили, что жив. Когда метель прекращалась, выходили на пригорок и до рези в глазах всматривались в белоснежную даль. Завидев чёрные силуэты машин, с радостными криками мчались наперегонки. И не было большего счастья, чем обнять отца и прижаться к его широкой могучей груди…

         – А детям что? Вырастут. Мне бы только работу, – Костыль сидел передо мною со здоровыми ногами и руками.

      Мне почему-то стало душно, я ослабил галстук, но воздуха не хватало. Этот огромный коричневый чемодан… Я не тащил чемодана, как тогда Костыль, а сидел в прохладном вагоне поезда, который уже сбавлял ход.

      – Я оставлю адрес? Записать, правда, некуда, – засуетился Володя.

      – Говори, я запомню.

      Он назвал адрес, и я шагнул к дверям.

      – Так ты не забудешь?! – прокричал он вслед.

      – Не забуду, – соврал я и вышел из вагона.

      Уже на выходе одна женщина нечаянно задела другую.

     – Ты что, корова, не видишь, куда идёшь? – с искаженным от злости лицом обернулась пострадавшая.

     – А ты кобыла, ползёшь, как кляча, – парировала виновница.

     – Ой, это ты, Оксана? – мгновенно заулыбалась женщина.

     – Зина? – радостью заискрились глаза у второй.

    Вспышка, щелчок – и другие люди… И не понять, какое из лиц их истинное. А может, это не лица, а маски? Успевай, меняй в выгодной тебе ситуации. Сколько же их, этих масок, и у Костыля?..

    Поток людей вытолкнул меня на улицу, и я вдохнул полную грудь свежего воздуха. Начинался новый день…

        ВСТРЕЧА

Темные облака закрыли небо, и радовавший с утра солнцем день во второй половине превратился в серую вязкость, которая, обволакивая землю и проникая в лёгкие, создавала тяжесть дыхания. Казалось, вот-вот обрушится что-то страшное и невиданное, и поглотит всё вокруг. Но сначала робко, а потом смелее и смелее из черного плена начали вырываться пушистые снежинки. Чувство угнетения схлынуло, и на душе стало светло и радостно.

И как не радоваться? Сегодня юбилей! Родному институту семьдесят лет! На такую дату без всяких приглашений слетятся выпускники. И тех, кого давно не видел, можно будет крепко обнять…

Валерка неспешно шёл, а снежинки, кружась, ложились на голову и плечи, будто просились: “Покатай нас”. Изредка они касались лица, но не могли удержаться и, превращаясь в слезинки, скатывались по щекам. Наплывало чувство умиления, когда приходилось смахивать этот радостный плач.

В приподнятом настроении Валерка вошёл в институт.

– Сколько лет, сколько зим?! – вырвавшись из суетившейся толпы, бросился навстречу Колька Сальников и, обхватив Валерку, попытался приподнять, но не смог. – Здоров кабан, – выпустив из объятий, сделал шаг назад и глянул на Валерку снизу верх. – Центнера полтора-два… Солиден. Вон и живот отрастил. Не то что я, сухарь, кое-как шестьдесят семь набрал.

Валерка улыбнулся:

– Так я на шесть лет старше вас всех. Потому и здоровее. Но и тебя не сразу узнал. Полысел малость и снегом покрылся, – посмотрел он на взлохмаченные вокруг плеши волосы и подумал: “Профессиональный сленг”.

– Мне не быть таким, как ты. На профессорскую зарплату не разжиреешь.

– Бог с ней, с зарплатой. Не затем сюда пришли, – глядя на поджарого Николая, сказал Валерка, и они обнялись, как самые близкие люди.

– Ты проходи, наши там, у кафедры, в двести седьмой аудитории. А я здесь подежурю. Может, еще кто появится.

Валерка поднялся на второй этаж и увидел однокурсников, которые, забыв про возраст, по-детски бурно исходили эмоциями. А вот и Катька Иванова, такая же кнопка, бойко крутится, непрерывно тараторя то с одним, то с другим. Её пышная грудь, не одного пленившая в студенческие годы, стала ещё богаче, придавая малому телу неповторимый шик.

– Валера! Это ты? – радостно вытянув руки, бросилась она в объятия.

Валерка пошел нарасхват. Его со всех сторон терзали, он ощущал прикосновение нежных женских губ, грубые мужские руки. Слова, слова, слова…  Нет времени остановиться и поговорить с каждым, внимательно посмотреть на тех, с кем тридцать пять лет назад проводил самые прекрасные годы. Казалось, что этому кружению и жужжанию не будет конца, если бы не Колька Сальников:

– Похоже, больше никого не будет. Я на всякий случай оставил записку. Давайте в аудиторию. Столы накрыты, – сказал он и распахнул двери.

– Гляньте, табуретка! – воскликнул Вовка Кошелев. – С наших лет сохранилась.

Он схватил её и, пододвинув к столу, сел. Все смотрели на него с нескрываемой завистью, так как табуретка была единственным предметом мебели, оставшийся со студенческих лет…

Наполнены шампанским бокалы. Поднят первый тост, второй… Когда на лицах заиграл румянец, пришло то истинное настроение, к которому стремились. И пока ещё оно управляемо, Колька встал и на правах хозяина предложил:

– А теперь, друзья, прошу каждого рассказать о себе, о том, каких за эти годы он добился успехов…

Валерка знал, что Колька стал доктором технических наук. Нелегко ему это досталось. Днём преподавал, а потом до глубокой ночи в лаборатории пересыпал из ёмкости в ёмкость пыльный песок, пытаясь найти закономерность разрушения силосов от давления сыпучих при их истечении. Нашёл ли он закономерность? Наверное, нашёл, коль стал доктором. А вот и Катька. Она тоже стала величиной – зам директора банка. Правда, пришлось, имея мужа и ребёнка, по вечерам получать дополнительное образование. А вот и Генка Привалов. Хоть и спортивного телосложения, но чиновничью выправку не скроешь. Стал шишкой – заместителем главы районной администрации. Вон как гордо говорит о себе. Не отстаёт от других. Всем видом даёт знать, что не зря, мол, жизнь прожита…

– Твоя, Валер, очередь, – вывел его из раздумий Колька.

Два десятка лиц, с нетерпеливым напряжением повернулись к нему. Ведь Валерка выглядел не хуже других. Вдруг он достиг таких высот, которые им не снились?

– Что мне сказать? Я безработный. – Качнувшись на скрипучей табуретке, Вовка с грохотом упал, в аудитории наступила тишина. – Но я самый счастливый человек! – не заметив настроения однокурсников, продолжал Валерка. – У меня два внука и внучка! Я могу в любое время петь песни и когда захочу, читать стихи о любви! И читать столько, сколько хочется и когда хочется! Спасибо за внимание, – поблагодарил он и сел.

Никто не двигался. Валерка почувствовал: что-то не так. Может, сказал лишнее? Да нет, всё, как есть. Но почему у всех лица кислые? Молчание затягивалось. Чтобы разрешить ситуацию он налил в бокал водки и предложил:

– Давайте, друзья, выпьем за всех нас, – и опрокинул внутрь содержимое бокала. Закусывать не стал. Почему-то не хотелось.

Засуетились и другие, спешно наполняя бокалы, и выпивая с каким-то озлоблением. Праздничный настрой исчез. Появился базарный галдёж. Валерке расхотелось пить. Он сидел и молча наблюдал.

– Слышь, – подсел к нему захмелевший Сальников. Останки его шевелюры вздыбились. – Скажи, где ты деньги берёшь?

– Какие? – не понял Валерка.

– На которые живёшь.

– В тумбочке, – шутя, ответил ему.

Николай отодвинулся. Видно было: его что-то гложет.

А вот и Катька грудью навалилась на стол, будто захотела достать Валерку. Ее лицо покрылось пунцовыми пятнами. Зазвенел опрокинутый бокал, в воздухе повис запах пролитой водки.

– Все вы, мужики, – начала выплевывать она слова, – сволочи! – Валерка молчал. – Тунеядцы вы! Нам, бабам, приходится с утра до вечера вкалывать! И все для чего? Чтоб накормить семью! А вы уселись на наши женские шеи и не слазите! Сволочи вы!

– Я-то тут при чём? – удивился Валерка. Ему одному пришлось поднимать детей. Жена умерла молодой. А он дожил до пенсии.

– А при том! – взвизгнула Катька. – Все вы паразиты! Паразиты… –  выдохнула и начала медленно сползать со стола. Её губы мелко дрожали, на глаза навернулись слёзы.

            – Нет, скажи, где ты деньги берёшь? – наклонился к Валерке Колька.

            – Я же сказал: в тумбочке.

            – А кто их туда кладёт? Кто? Скажи, а?

            Валерка понял: Колька не шутит. Еще полчаса назад это был гордившийся собой человек, а сейчас превратился в жалкое существо.

            – Знаешь, как в том анекдоте, я туда их ложу.

            – А кто тебе их дает, чтоб ложить?

– В тумбочке беру.

– Где бы мне такую тумбочку взять, где бы взять… – бормоча, отстранился Колька.

            Неожиданно Валерка заметил, что другие на него смотрят так, будто он что-то украл. Стало душно. Требовался свежий воздух.

            – Простите меня. Мне пора. Всем до свидания, – сказал и направился к выходу.

            Возле гардероба услышал:

– Валера, подожди! – вниз по ступенькам спешил Генка. – Возьми пятьсот рублей, – догнав, протянул купюру. – Купишь хорошей водки и закуску. Моя “Волга” стоит у ворот. Скажешь, что я велел, довезёт бесплатно.

– Да, я сказал, что безработный. Но разве я сказал, что нищий? – отстранил он Генкину руку.

– Извини, – сконфузился тот. – Я об этом как-то не подумал…

Выйдя на крыльцо, Валерка вдохнул полную грудь свежего воздуха. “Много ли для счастья нужно”, – подумал он и, застегнув пальто, неспешно направился вдоль улицы.

А снег весело кружил, ложась и на малых и на старых, на высоких и на низких, не разбирая ни званий, ни положений, ни должностей.

 

БРИДЖИ

     Наступил день открытия памятника погибшим воинам. Село бурлило. И как не бурлить, коль школьный учитель – Стриков Виктор Петрович, стал скульптором. Это по его проекту местные мастера воздвигли монумент, а он на лицевой стороне вылепил воина с каской в руке, опершегося на колено и целующего знамя. По сторонам золотыми буквами написал: “Никто не забыт – ничто не забыто!” и “Вечная память воинам, погибшим на полях сражений!”

      Готовился к открытию памятника и Иван Мишустин. Повесив пиджак на спинку стула, смахнул щеткой пыль и начал бережно поправлять ордена. И не заметил, как в дом вошел Колька Привалов, любитель работать языком и не прочь по случаю отметить любое “знаменательное” событие. 

     – Шел я, дядь Вань, мимо и решил заглянуть на огонек, – попытался обратить он внимание.

     – А, это ты? – приподняв голову, обернулся Иван. – Проходи, садись.

     Колька, пододвинув к столу табуретку, сел.

    – А где твоя половина? – начал осматриваться он. – Пора и на стол накрывать. Праздник же.

    – Да-а… Ушла на минуту к соседке, уже полчаса как нет.

    – Где это ты столько орденов набрал? – не зная с чего начать разговор, уставился Колька на пиджак.

    – В разведке служил. С сорок первого по сорок пятый. “Языков” брал. Довелось и генерала в плен взять.

“Тоже мне, разведчик. От горшка три вершка. Вот если бы меня туда, другое бы дело”, – расправил Колька худощавые плечи. 

     – Генерала, говоришь, брал? – с притворным любопытством спросил он.

     – Было дело, – сказал Иван и, отложив щетку в сторону, сел на стул, с трудом переставляя ногу.

     – Болит? – сострадательно спросил Колька.

     – Всю ночь мучила. Осколок двинулся. Только под утро вышел.

     – Хорошо хоть не вовнутрь, – сказал как-то украдкой и вдруг спросил, – ты его хоть обмыл?

     – Обмыл и в стакан положил. Вон на окне стоит.

     – В спирту его надо держать, чтобы не ржавел.

     – Было бы что…

     – Зря ты так, дядь Вань. Молодежь надо на примерах воспитывать. Твоему осколку в музее место.

     – Скажешь тоже…

     – А видел ли ты хоть в одном музее осколок из живого тела? А?! Не потому ли про войну забывать стали? Да и ордена ты свои не носишь. Скажи, за что, например, вот этот орден получил? – ткнул он в орден Красной Звезды.

     – За штаны генеральские. Бриджами называются.

     – Да ну?! – подозрительно прищурился Колька.

     – Верь, не верь, – как бы угадывая его мысли, вздохнул Иван, – а я в тыл врага за ними ходил.

     – Чтоб в тыл врага и за брызжами? Или как их там? – ухмыльнулся Колька. – Ты, дядь Вань, видать, уже с утра хлебнул!

    – “Языка” надо было брать, а бриджи потом появились, – не обращая внимания на ехидство, продолжил Иван. – Мы в то время к Днепру вышли. Надо форсировать, а что за ним – неизвестно. Я командиром разведки был. За “языком” постоянно ходил. Вот и в этот раз послали. Хорошо, ночь цыганская выдалась. Осень. Снег уже пролетал. Вплавь через реку – вода ледяная. Остается по мосту. Подорвать-то его подорвали, а утопить не смогли. Лежит вроде как на плаву. Немцы по нему для острастки “поливают” и наши не отстают. Мы по-пластунски с трудом переползли.

      – Вот, поди, натерпелись? – не скрывая удивления, качнул Колька головой.

    – Было дело, как в первые дни войны. Скинут, бывало, немцы с самолета пустую бочку – та летит, свистит, аж жуть берет. Готов с головой в землю зарыться. А в этот раз пули шальные рикошетом от металла и с таким свистом, что кажется – через живот навылет. Но не то страшно. Страшно от своей пули погибнуть.

    – Так как ты разберешь пулю, если погибнешь? Мертвому-то все равно.

   – Это тебе все равно, а нам, фронтовикам, не все равно. Придет “похоронка”, написано: “Погиб смертью храбрых”. А какой смертью храбрых, коль тебя свои убили? Кому такое хочется? –  начал выходить из себя Иван.

    – Ладно горячиться, – видя, что задел за живое, начал успокаивать его Колька. – Откуда мне знать, если я не воевал? Ты лучше сядь, ногу побереги.

    Иван опустился на стул. Немного помолчав, спокойно продолжил:

    – Так вот, смотрим – тень в туалет мелькнула.

    – Неужели немцы и туалеты за собой возили?

    – Они елки рубили и пирамидой ставили. Выждали мы, когда он там… И раз – кляп в рот, руки за спину, и волоком через мост. Когда в блиндаж затащили, смотрим: генерал, а вместо бридж на нем подштанники. Полковник через переводчика: “Где бриджи?” А он: “В туалете”. Нас обратно за мост. Предупредили: если вернемся пустые, то под трибунал.

   – Неужто за штаны? – вскинул Колька брови. – А впрочем, что за генерал без полной амуниции? А тут, вероятно, везти его надо к самому Сталину? “Язык” слишком уж важный.

   – Не “язык”, а документы важные могли в карманах оказаться! Так вот, мы обратно по мосту ползем, а я молюсь.

    – Так Бога-то нет.

    – Вроде, как и нет, а молиться хочется. Вот так до конца войны с молитвой и дошел. И в этот раз молился: и за себя, и за ребят. Они же верят мне, как командиру. А через эту веру, смотришь, моя молитва до них дойдет. Пусть не слышат они, а она все равно дойдет. И, видать, дошла, коль не успели немцы хватиться генерала, и пуля ни в кого не попала. И бриджи на месте. За сучок зацепились. Сняли мы их – и обратно. Принесли. Полковник в карманы – а там бумага для туалета. Но орденами нас наградили. По сей день думаю, за что – за генерала или бриджи?

     – Конечно, за генерала.

     – Так, когда за бриджами ползли, мы страху больше натерпелись. Вот и думай теперь: за что?

    – А впрочем, дядь Вань, генерала без штанов не бывает, – уважительно похлопал его по плечу Колька. – А что же ты раньше наград своих на люди не показывал?

   – Каждая награда – это не только подвиг, но и потерянные жизни, – влагой блеснули у Ивана глаза. – Смотришь на них, и погибшие друзья перед глазами…

    – Видать оттого ты и на мероприятия не ходишь?

    – Из-за “галочек” не хочу.

    – А как же открытие памятника?

   – Памятник – это память, а не “галочка”. Поэтому и достал ордена, чтобы вспомнить тех, кто погиб, да помянуть их.

    – Тогда давай, дядь Вань, помянем, а то мне дальше бежать надо.

    – Не могу, Николай.

    – Да брось ты…

  – Приду на открытие памятника, а погибшие друзья посмотрят и скажут: “Что же ты, Иван, пьяный пришел?”

    – Так они же мертвые, – язвительно заметил Колька.

   – Пусть их не видно, но пока память жива – живы и они! А вам только бы рюмку! “Иваны” – родства не помнящие! Да вас враг после этого голыми руками!.. И нечего тут брызгать! Вставай! Мне пора… – решительно сказал Иван и, накинув пиджак на плечи, твердым шагом направился на выход.